«Я ЖЕЛАЮ ВСЕМ МИРА!»
Воспоминания участника Великой Отечественной войны
БУРМИСТРОВОЙ НАДЕЖДЫ ИСАЕВНЫ
1941 год, 22 июня. Это был такой же обычный день, как и все остальные. Встали утром, солнечно и тепло, люди собирались на работу. В нашем колхозе было много крупного рогатого скота, пожтому летом в июне месяце всегда косили траву, собирали в стога, чтобы был запас на зиму. Это был основной корм для животных.
В этот день все вышли на поле, взрослые работали, а дети резвились и играли. Вдруг мы видим, на поле появился всадник на лошади, тогда-то машин особенно и не было, все насторожились, что такое было не понятно. Когда он подъехал и остановился, он сказал, что немец объявил нам войну, и я приехал для того, чтобы вручить вам повестки. Сегодня приедете все, иметь при себе теплые вещи, рюкзак и т. д. Сейчас идите домой и готовьтесь. Женщины все заплакали. Были испуганы, а мужчины стали уговаривать: мы не недолго, мы скоро вернемся, война долго не продлится, главное, вы нас ждите.
На следующее утро кончилось мое детство. Мне тогда было 12 лет. Стала я работать наравне со взрослыми, потому, что остались в селе одни старики, женщины и дети. Ходили также в поле, косили сено, убирали, помогали, а в июле месяце стали убирать хлеб. У нас сеяли рожь, ячмень и лен. Это было в Калужской области. Ходили вместе со взрослыми. Иногда даже работали ночью. Потому что у нас в колхозе не было комбайна. Мы просили у соседей и они, конечно, с нами делились. Все делали, что нужно было. Война от нас была далеко. Мы только слышали все сводки, что где происходит. Нам это передавали.
Так было до 14 октября. 14 октября в православный праздник Покров Святой Бородицы немцы вошли в нашу деревню. Утром мы проснулись. Смотрим (у нас было две слободы, а между ними мост) по мосту едут мотоциклы, фуры: шум, гам, деревня сразу наполнилась. Как только они приехали, сразу принялись ходить по домам: резали коров, свиней, кур и гусей, лазили по чуланам, обирали нас, как могли. Все это несли в дома, чтобы им готовили. Помню, у нас ночевали немцы. Принесли большого гуся, почистили, стали варить. Было много солдат.
Наш дом был разделен на две половины, в одной жили мы, в другой — немцы. Однажды, когда было уже холодно (в декабре), немцы топили печку и думали, что она обогреет весь дом, но тепла не было. Принесла длинные колья и жерди, бросали их в огонь, они высовывались и горели. Было очень страшно, печка раскалялась очень сильно. Было поздно, один немец не спал, все ходил и подбрасывал в печь дрова. Потом он куда-то скрылся. Не известно куда. Я посмотрела по сторонам, подошла и стала досточки собирать и прятать их на улице под крыльцом по две штуки, чтобы он не нашел. И вот когда я хотела забрать последние, он зашел увидел это и закричал. Потом схватил меня за плечи и сказал что-то на немецком, но русские слова он тоже знал и четко мне говорил: вы пленные, вы пленные. Да, мы были пленные, мы были рабы. Они чувствовали себя полными хозяевами. И вот мама подошла к нему, испугалась, попросила его и он меня отпустил. Он пошел дальше добывать дрова, а потом зашел с огромным чурбаном. Стало понятно, теперь-то чурбану ничего не сделается, потому, что он большим огнем гореть не будет, а только тлеть по-тихоньку. Немец ушел спать. Мы, конечно, не спали. До утра сидели и переживали, чтобы что-нибудь не загорелось, потому что печка была очень горячей. Утром они уехали. На окне пропали варежки, ножницы, ничем не побрезговали, все забирали.
Еще помню, мы выходили вечером на улицу, а они такие счастливые стоят, смотрят в небо, а в это время летели их самолеты, большие такие, нагруженные тяжелыми бомбами, а они стояли и кричали: «Nah Moscou! Nah Moscou! Stalin kaput!». Мы то ничего не знали, не верили в это, никто ничего не говорил нам…
У нас в селе был староста, мы его выбрали. Он собрал нас и сказал такие слова: «вот возьмем большую железку, повесим ее там, на суку, и, в случае чего, буду бить — это значит, что срочно должны все вы собраться». Однажды он позвонил об эту железку, и все пришли к нему. Он сказал нам, что немца от Москвы прогнали, и они едут обратно и, что будьте готовы, могут оказаться в нашей деревне в скором времени. Обязательно будет бой, потому что наши войска здесь тоже недалеко. Мы все пошли домой, не знали, что делать дальше. Ночью решили пойти в лес. Лес вокруг нас был очень большой. Оделись, вышли на улицу и стали ждать, а была уже ночь… Со стороны большого леса вдруг мы увидели людей. Они были на лыжах, в белых халатах, дороги у нас не было, только проселочная и летняя, а большак был от нас в 7 км. Подходили ближе, не знали кто это, а потом поняли наши — разведчики. Они сказали нам, чтобы мы не боялись, мы будем вас защищать, наше войско близко, мы немца гоним. Моей сестре сказали, чтоб они тоже уходили из села, а жила она со своими детьми недалеко от нас. Они собрались, а мороз был очень сильный, одного ребенка — маленького, она привязала к себе под пальто, а вторую девочку они повезли на санках. Самое главное, что дорога простреливалась, и немцы все время стреляли снарядами, чтобы никто не ушел живым. Дошли они до следующего села. В это время люди были очень добрые! Всегда помогали, чем могли, делились всем! Пришли в это село, а там бомбежка тоже была, поэтому прятались под полом, а потом немцы ушли… Когда уходили, все жгли на своем пути!
В это время у нас в деревне были русские. В нашем доме расположился штаб, там был начальник штаба, заместитель, а потом еще и связной Миша. У них всегда стояла машина, связной всегда ездил на лошади, она стояла во дворе. Теперь то мы были спокойны, ведь наши рядом. Мы к тому времени были нищие, у нас все отобрали, единственная нашей помощью была картошка. Мы много сажали картошки, и целый подвал был завален картошкой.
Наши войска продвигались дальше. Штаб, который размещался у нас переехал, и к нам постепенно стали поступать беженцы, и надо было их где-то селить. В нашем доме жили три семьи, спали мы все на полу, как-то надо же было размещаться. Мы делились друг с другом, и нашей задачей стало дотянуть до весны, потому что весной расцветают деревья и разные травки, которые можно кушать. Мы перешли тогда на «подножный корм». Я помню, мы лепешки пекли из липы, сушили липовые листья, толкли в ступе и пекли, но они не могли без муки быть соединены, разваливались, а потому мы ели эту траву прямо ложками. Так продолжали потихоньку продолжать друг другу. Очень много было нищих, мама говорила: «не закрывайте двери, пускай придут погреются».
Так прошла зима, наступила весна, немца отогнали подальше и беженцы стали возвращаться в дома, которых не было. Мы продолжали работать в колхозе, потому что стали поступать семена, и нужно было сеять хлеб. И этот хлеб нужно было посылать на фронт, для государства. У нас был такой лозунг «Все для фронта, все для победы!» И мы никогда не говорили, не могу, не хочу, было только одно слово «надо»!
Так прошло время до осени, потом до весны. Мы стали собирать урожай и могли испечь первые лепешки. У нас появилась даже тогда пословица: «Во сне видишь белый хлеб и лепешки, а встанешь и черного нету ни крошки…». Потом к нам приходили сводки, у нас появились газеты.
Один случай был. Я помню мальчика, он еще со мной в школе учился, немцы увидели, что кто-то у них из повозки украл что-то, по-моему сигареты. И они не стали разбираться кто это. Вышел этот мальчик за водой, они его увидели, расстреляли, потом зашли в его дом убили его мать и пятилетнюю девочку, и все сожгли… Забегая немножко вперед, отец его был на фронте офицером и когда он вернулся, представьте, какое горе было, когда он увидел сгоревший дом и погибшую семью…. Это было ужасно, но в то время такие случаи были не редкие.
Однажды я достала газету, она называлась «Красноармеец» и увидела там одно стихотворение, которое не забыть никогда:
«Уже промчались многие недели,
Но этот день никто забыть не мог…
Здесь даже сосны с горя поседели,
Здесь даже камни плачут у дорог.
Как позабыть, когда пылали хаты,
Когда качались мертвецы в петле,
Когда валялись малые ребята,
Штыками пригвождённые к земле?
Как позабыть, когда слепого деда,
В зверином исступлении своём,
К двум танкам привязали людоеды,
И разорвали надвое живьём?
Забыть нельзя! И мы не позабыли,
Убийцам не простили ничего.
И пусть нам трубы сбора не трубили, —
На сбор пошли мы все до одного.
Мы собирались под столетним дубом
У стариков совета попросить,
И те сказали: племя душегубов
Земля не может на себе носить!
И под родным, под белорусским небом
Мы поклялись за мёртвых и живых
Мы поклялись не складывать оружья,
пока сражается хотя б один из них!»
Это стихотворение было написано в газете в 1942 г. Что люди дальше делали? В основном ждали конца войны. Каждый день в деревню приходили сводки, что такой-то погиб на таком-то фронте… Мы все равно ждали, правда война от нас стала уже подальше. Все думали, и каждый спрашивал, война-то скоро кончится? Были разные слухи…
Однажды в деревню пришли немцы, а у нас было двое военнопленных. Они сразу вывели их за сарай и расстреляли, повернулись и ушли. Было страшно и жутко. Чувствовали мы такой голод, что пойдешь, бывало на гору, нарвешь щавеля и рад. Весной появились шишки, и мы их кушали, и нам казалось — то такое лакомство. Щавель дома из карманов доставали и сахаром его присыпали, и были просто безумно рады.
Однажды один знакомый подарил мне кусочек черного хлеба, намазанного маргарином и сахаром. Знали бы вы, какое это было счастье — получить такое лакомство! Я в то время не могу представить себе торт или пироженное, казалось, ничего вкуснее нет. Вот так вот, люди тогда жили.
Затем прошел 42, 43, 44 года. Передавали, какие города освобождены. Наши, продвигались вперед к Берлину. И вот настал долгожданный день, который все очень ждали, нам объявили: «Война закончилась!». Победа! Не было конца радости, все обнимались, плакали…. Ждали, может, кто к нам вернется, но к нам никто не вернулся…
«Еще стояла тьма немая.
в тумане плакала трава
девятый день большого мая
уже вступал в свои права
армейский зуммер пискнул слабо
два слова сняли грузный сон
связист из полкового штаба
вскочил и бросил телефон
и все!
никто не звал горнистов.
никто не подавал команд
был грохот радости неистов.
Дробил чечетку лейтенант.
стреляли танки и пехота
и, раздирая криком рот,
впервые за четыре года
палил из Вальтера начпрод.
над мутной торопливой Тиссой —
и стрекот выстрелов и гул.
К жаре привыкший повар лысый
зачем-то ворот расстегнул.
не рокотали стайки «яков»
над запылавшею зарей.
и кто-то пел,
и кто-то плакал
и кто-то спал в земле сырой.
вдруг тишь нахлынула сквозная
и в полновластной тишине
спел соловей, еще не зная,
что он поет не на войне».
Итак, пришла победа! Я хочу сказать, чтоб никто не забывал, какой ценой досталась нам эта победа, миллионы людей отдали свою жизнь, чтоб мы с вами жили и радовались жизни, а ведь они тоже были молодые и верили, что останутся живы, а ведь там не было ничего, что давало надежду выжить. Все было в огне, горела земля и небо, но наши люди не боялись, самоотверженно идя в бой! Нам живущим нужно помнить и когда мы в плохом положении и в хорошем, главное не забывать, что мы живем и радуемся жизни!
В Крыму, в Симферополе я оказалась в связи с болезнью сына – бронхиальная астма. Нам долго не давали квартиру. В то время ректором (в Крымском пединституте – Таврическом Национальном университете – ныне) был Переход Александр Федорович. Я была 15 лет его секретарем. В это время у меня был уже второй ребенок, а Саше было 8 лет. Саша ходил с ингалятором (в Харькове у Сержа Александрова – наездника в цирке получила «волшебный» рецепт итальянского масла для ингалятора), и мы вздохнули легче. В Симферополе я пришла к Переходу и сказала, что могу работать у вас секретарем, стенографистом или лаборантом. Он ответил мне, чтобы я подождала, вызвал методиста и сказал, что вакансий пока нет, и предложил мне поработать пока в машинном бюро – машинисткой. Я с радостью согласилась. Через некоторое время пришел снова ректор и сказал, что я больше не буду здесь работать, что он забирает меня к себе, я ответила: «Пожалуйста, пожалуйста – я в вашей власти». И всем говорил – это мой секретарь.
Когда проходили какие-то сборы, а это старое было здание, еще на Ленина, а потом мы были пединститут, потом мы переехали в университет наш – университет имени Фрунзе. У нас было все бедно, не такая роскошь, как сейчас. У меня был стол, машинка и ваза с цветами. С этого времени я была в этом корпусе, где и проработала почти 15 лет. Знали меня и министры и разные чиновники и в обкоме меня знали. Я была в курсе всех событий. Однажды ректор сказал, что я, наверное, сделаю вас своим заместителем, я засмеялась и отказалась.
В 1972 я закончила историко-филологический факультет, раньше мы были одним факультетом, это сейчас мы разделены. Потом, когда Переход ушел на пенсию, меня вызвал начальник штаба и предложил три варианта: работать у Секеринского, Казачкова или у Акулова. Я ответила, что у Секеринского. После этого меня перевели на кафедру историю древнего мира и средних веков.
С 1977 г. я на этой кафедре. Встретили меня очень хорошо. У нас была кафедра, она и сейчас осталась как одна семья. Мне очень нравилось. Когда я приезжала на работу, то старалась встретить друзей – коллег, радушно: угостить, напоить чайком, если ты не кушал перед первой парой, подожди, сейчас я поставлю чайничек, попьете кофе или чаю…. Даже сушила сухарики из бородинского хлеба, меленькие такие, порезанные, и однажды Виталий Николаевич Даниленко сказал, давайте мне вот сюда их сыпьте, я положу в карман и буду так ходить по университету, будто я грызу орешки. Всем очень нравилось! У нас была очень хорошая обстановка!
Работала я до 2008 г. – мой общий стаж 48 лет. Меня провожали на пенсию. Как говорится, есть конец радостям, страданиям, но нет конца воспоминаниям! Нам остается только вспоминать!
Напоследок хочу сказать: Я желаю всем мира! Это самое дорогое в нашей жизни, берегите его! Никогда не пренебрегайте ничем! Помогайте добрым словом, потому что как говорят, доброе слово лечит, лучше всякого лекарства!
(сведения собрали студенты
исторического факультета)